***
Будь безымянной костью,
белым, сухим и острым
знаком былого присутствия,
следом бесшумного шага.
Ясным, как неподвижность
мертвого глаза, чистым,
словно морозный ветер
на побережье моря.
Я буду смыслом знака –
всей пустотой абсурда,
гулким молчаньем флейты,
пением полой кости,
тьмою мертвого глаза,
одиночеством каждой смерти,
холодом ветра, глубью
черного зимнего моря.
Пусть корни по стуку о землю
знают: отныне далек.
Оторван. Я светом налился.
Крепкие ветви
держали меня над землей,
зелень густая
скрывала до мига паденья.
Как может плод
отличаться по роду от корня,
его породившего – этот вопрос
не к корням обращаю; –
только солнце, которое пьем
каждой жилой зеленой,
способно собой осветить
тайные смыслы природы.
Здесь, на земле
(корни глубже и тише сокрыты),
раздаются глухие шаги.
Я не сумел бы по этим следам
отличить хоть кого-то –
настолько слиянны они
в топоте мерном своем.
Им доступны лишь два измеренья,
и лишь два направленья известны –
влево и вправо
маршем согласным стелясь.
Свой восторг отдают они точке,
шагом чертя
земную безликую плоскость.
Они делят друг друга
на центр и периферию,
замыкаясь в окружность.
Но в себе я ношу
и косточку как основанье,
и мякоть, служащую
собственной периферией.
Хоть рты их и жадны,
но зубы дробятся, когда
вонзаются в плод,
покушаясь на спелость его.
Я, живя средь ветвей,
научился у птиц, и теперь
я пою высоту и глубинные недра.
Но как плоско звучат мои песни,
перепетые их устами.
Я знаю земные дороги,
чей тупик безнадежен и жалок.
Мой рост вертикален, я к солнцу
взметну свой упрямый побег
и в сумрак земли пущу новые корни.
И к птицам поднявшись, я вновь
буду слушать высокие песни.
Так выглядит
земля,
снарядом разрытая: черное
вывороченное тело,
кости древесных стволов
и изломанных веток.
Тихо.
И мысли
в обрушившемся безмолвии
ходят на лапах звериных,
смотрят внимательно,
во всю ширь своих желтых глаз,
морщат чуткий нос,
принюхавшись к горькому дыму.
Клетки пустуют.
Звери на воле,
и молчит Властвующий
над ними, стоя между рытвин,
и смотрит мыслям в глаза.
В этом мертвом покое
он помнит едва ли,
как смотрел на удары огня,
сотрясаясь от плача.
Я речи своей говорю:
раздевайся.
Она робко стягивает
лохмотья
заблуждений,
освобождается от
лживых красот:
теперь
моя речь
угловатая,
голая.
Тщета скрыть сокровенный
смысл.
Как подросток,
ежась от холода и
переминаясь
с ноги на ногу,
под пристальным взглядом
стоит
бесполое тело.
Кости слов,
стянутые воедино
названием.
***
Я – зеркало
без оправы.
Трещина
на поверхности –
единственное,
что принадлежит
зеркалу
безраздельно.
***
Подмастерье,
ты – тоже
камень
в руках мастера.
Когда он превращает
тебя, высекая
прекрасное,
не будь безответен,
подобно камню –
совершенствуй
его руку.
“А друзья должны быть далеки –
правда ведь?..”
Друзья должны быть далеки,
свободы не боясь –
в ней одиночества шаги,
дарующие связь,
звучат. Лишь там, где страха нет,
где вольно дышит мир,
там руки связывает Свет –
единый ориентир.
Я в лес вошел как к Богу во дворец.
Престол зеленый оказался пуст.
И носит окровавленный венец,
Цветенье пережив, терновый куст.
Я прежде час расцвета заставал
И знал по солнцу зрелость лепестков:
Цветок себя с рассветом раскрывал,
Таясь от ночи в сердцевине снов.
Но страха от нее не утаить
В невинных играх летней ворожбы,
Когда же тьма и холод вяжут нить –
Лишь алыми плодами исходить,
Накалывая звезды на шипы.
Море, огромный кипящий котел
времени. Умов беспокойных
купель.
Мрак первородного хаоса,
сжатый в каплю воды,
и по капле
заполнивший гулкую
пустоту земли.
Когда небесам тяжело,
они становятся морем.
Что видел ты, первопроходец,
в игре его? волны какие
призвал разойтись
и умолкнуть?
Ты жизнь свою строил
из пены морской,
и солью горели
петли незримых путей.
Покуда Улисс
не начал тонуть,
море не знало
о своей глубине.
Безвременье. Гулкость
и плотность холода, словно
натянутая кожа. Вычерчен
путь к башне ветров. Утопленники
кормят бездонность, живые
землю целуют.
Море слагает песни:
люди зовут их штормом.
***
Горное озеро,
слезы скалы, плачущей
о своей тяжести.
По ночам ей снится
тяжелое дыхание восходящих,
дрожь холода,
скольжение пальцев
по молчаливому камню,
ошибка в движеньях,
срывающийся крик,
глухой удар
тела о землю.
Гранитные губы
шепчутся с ветром о Боге,
“надеюсь, Он не замерзнет
на этих вершинах”.