Category: Равнинные ландшафты

Непокорен всяк тот, кто серьезно влюблен,
Не смиренен тот взгляд, что к Звезде устремлен.
И Звезду унижает пред Ней униженье –
Мне как женщине этот известен закон.

І

В лес – тысячи дорог,
любой укажет –
любую. И не умолкает
высокий ропот ветра –
лес устал
от путников,
уставших от себя.
В степь – лишь одна,
пустынна и безлюдна.
И птичий крик вечерний
звучит как зов.
Нетронутый ковыль
струится, словно волосы красавиц,
до срока поседевших.
Ряд камней
их сон оберегает. Но никто
его не потревожит.

ІІ

Каждый раз, когда я
куда-то иду,
я беру с собою тебя,
поэтому
мне бывает
так тяжело идти.

Я хватаюсь за руку
памяти древней моей,
поднимая глаза
на выжженый солнцем простор.
Протяни свою руку и ты:
Я продолжу тебя вести.
Я хочу показать,
как столетья замкнулись
в сцеплении наших рук.

ІІІ

Я волненье свое оставлю
в расщелине между камней.
Пусть лишайником порастет,
пусть накормит собою змей.
И чьи-то чужие шаги
догонят мой легкий шаг.
В высокой траве запоет
иссеченная душа.

***

За этот год я умер столько раз,
Что боги бы не выдержали, – с болью
На свет в окне прищуривая глаз,
Вновь воскресать в пустой и ранний час
Наперекор печали и безволью.

Я просыпался только чтобы петь,
Чтоб песне не стоять гнилой водою
В раздутом горле. Я баюкал смерть.
А день сжигал и требовал гореть,
И ночь казалась мне почти святою.

Богам бы все наскучило. А я
Упрямый смертный – со своей надеждой
И с песнею своей. Пусть стрелы дня
В руке у смерти ранили меня –
Твоя рука казалась столь же нежной.

Я смерть свою любил, но жизнь была
Желаннее, хоть сдержанней и глуше,
И холодней, чем древняя зола.
Она меня от мира увела.
Я замолчал – теперь меня послушай.

 

***

В тот вечер, как нынче ночью, был серп луны окровавлен,
Но было так много света в глазах, стерегущих небо.
Где кровь пролилась – позднее взошли молитвы и песни.
Где рана была – доселе соленая боль чернеет.
Всё видели с неба звезды, и звезды всю ночь молчали,
Как полны кровавой солью ладони моей печали.

***

Я по буквам составлю душу:
патиной темной
въелась тоска в твой облик.

Ты соткан из зелени пауз,
но кровавое яблоко
зреет в твоей груди
отчетливым звуком.

Тихая осень
держит тебя за руки,
обнесенная
вечнозеленым лесом молчания.

В глазах твоих
плещутся рыбы,
их изведавшие бездонность –

те, золотые
в солнечном свете, рыбы.

***

Непостижимо. Я пальцы в траву погружаю,

в песок и в морскую волну. Все касанью в ответ

зазвучало… Тысячу шорохов-слов лепеча,

Бог явил мне себя

 

в обожженном солнцем соцветье,

в песчинках, таящих время,

в илистой глуби лимана,

в волнах, полных луною.

 

Зримое слово. Облик, стремящийся к слуху.

И я вопрошаю ответом на лепет неясный:

неужели ты, Боже, меня об имени просишь?

 

Пред тобою я губы сомкну, не желая порочить

всю бездонность божественной тайны. Молчи и скрывайся

перед взором глупцов: их слова, словно бренные камни

на забытых могилах, мертвецы их горды именами,

что бессмысленно смертью даются,

обнажая бесстыдные кости.

 

…Как шумит песок под ладонью!

Непостижимо.

 

 

***

 

Я пришел к источнику,

бьющему в гуще леса,

оленьими тропами,

чтобы захлебнуться

собственной жаждой.

А по пути

я пробовал ягоды

с диких кустов,

ароматных соцветий

легко касалась рука.

Но я не познал ничего

упоительней этой жажды –

этого эликсира героев,

этой горькой, горькой воды.

 

 

 

Моя любовь больше ни с чем не рифмуется.
Она свободна в выборе слов для своего выражения.
Ни одно из них она не возьмет в любовники,
Не радуясь власти созвучий, которой владела –
Каждое слово теперь для нее самоценно:
Будь это “бог”, “пыль”, “луна” или “пустота”.
Эта свобода и есть настоящей любовью:
Всякая связь отныне ее выражает
Без обязательства общего основания.
Моя любовь теперь больше стихотворения,
Подобного нелепому брачному союзу.
Она знает единственный долг саморастраты
В том, что тайно хранит себя между словами.

 

 

К зиме едва привыкнув,
мне пора прощаться.

Снег
почти растаял,
вынашивая, верно, на лету,
мечту о гибели.

И смяты
морские льды.
Заплата на заплате.
Берегам к лицу
кайма мутнеющих обломков.

Нет, не смертью
все дышит здесь –
тоскою пред-рожденья.

И если холод родственен покою,
то я едва настолько погрузился,
чтоб видеть сны.

Пожалуйста, не нужно
будить меня.

І

Не мы ли – те, кто умилялся сиянию звезд
и оплакивал их угасанье
до того, как они зажглись?

Может быть,
лишь по птичьим следам
наших слов –
именований и междометий,
звезды находят дорогу на небо –

в густую лазурную мглу
всезнающего молчания.

ІІ

Гора склоняет
каменный лик
к воде,
угадывая на дне
собственную смерть
– так я вглядываюсь
в твою глубину.

Ребенком мне напророчили
смерть от воды –
и вот я тону,
подточенная волнами
твоего безбожного
человеколюбия.