Category: Стихи о Панне Когито

***

Панна Когито тихо

приходит в себя. Свет

еще горит, хотя источник света

исчез, лапами вырывая из забвения

безделушки иллюзий,

наспех разбросанные дни,

что-то еще, назначенье чего под вопросом.

 

Чьи это узкие туфли,

пригодные лишь для полета?

Дерево в кадке,

корнями растущее вверх.

Битое зеркало. Лестница в темный подвал

с капающей водой.

 

Свет еще горит, как нерастраченный кислород.

 

Становясь на шаткую башню из книг,

попирая босой ногой мятое лицо Гегеля

с верхней обложки,

Панна Когито посыпает голову пудрой.

Чиркает спичка. Возникает огонь, и свет гаснет.

 

Тело мое – не террорист

в многолюдном метро.

Тело – не булыжник

в разгар погрома.

Не флаг

и не пес-ищейка,

не весы правосудья.

В лучшем случае – партизан

тысячеглазого леса,

безголосый и безоружный.

 

Тело мое равнодушно,

как дикая птица. Безобидно,

как деревянный клинок,

сексуально, как статуя,

и никогда не станет угрозой.

 

Тело мое ближе к числу,

чем ко слову. Не аргумент

в перепалке во имя свободы.

Не фарца,

не победный трофей.

 

Апофатичное тело,

мой костюм-невидимка

для сцены-страницы,

даже мне

непостижимый и чуждый,

лишь у богов и животных

не встретит сопротивленья.

 

 

 

***

Панна Когито не любит

ни мужчин и ни женщин.

Панна Когито любит в них Бога.

 

Того, что впивается в их безнебесное тело

так самозабвенно, того, что его обживает

преданно, как могилу. Которого не узнать

без человечьих личин. И все-таки,

 

Панна Когито ищет бездомного Бога.

Она станет ему дорогой, лишенной обочин.

***

 

Панна Когито – инструмент пониманья.
Тело ее не столько стройное,
сколько струнное. Не столько нежное,
сколько нервное.

Кожа ее – лепесток, вывернутый наизнанку.
И в рощах цветочных, перламутровых,
сине-багровых, прячутся дикие белые звери,
робкие кости.

И почувствовав ветер догадки о страшном,
пронзающий рощу, звери воют от боли
жалобно и безъязыко. Искусство им ненавистно,
словно палач, призывающий пытками к жизни.

***

 

Панна Когито — самозванка
среди поэтов. Голос ее — щебет,
смолкающий для прохожих.
Ей бы сменить глаголы
на междометья. Холод
разоблачает:
Панна Когито — самозванка
среди шлюх. Тело ее — мраморный
щебень, избитый мыслью.
Ей бы дух обнажить,
как рану, себя углубляя.
Но рана болит, и боль одевает ум
в глухую алую рясу.
Панна Когито —
самозванка среди философов.
Ей бы сердце отдать
синеве мира.
В солнце глаза искупать,
ослепнув от счастья,
но агония его — только память
предсмертная. Панна Когито —
самозванка среди живых.

***

Светом луны, повелевающей
приливами крови
к скалистым уступам сердца,
мрамор расплавлен, стекает наземь
пястью безвольной.

И пока чьи-то губы ныряют
в соленые волны изгибов,
Панна Когито струится молочной рекой
от изголовья к изножью.

Тело проститутки сухое и жесткое,
подогреваемое тлеющими угольками алчности.
Оно сидит, усердно поддерживая осанку,
смотрит по сторонам в поисках добычи –
слишком хищное для животного,
слишком равнодушное для человека.

Ум проститутки влажен и скользок,
запутан и прост, как узел подводных трав.
Он стремится вылить себя из тела,
которое жжет и душит,
но вовремя принимает форму комка,
стоящего в горле, и исчезает при сглатывании.

Они никогда не сделаются человеком,
даже если ум примет подобие нежности:
холодной и скользкой, лишенной формы.
Они никогда не станут едины,
если тело не позволит себе испытывать боль
и замирать на мгновение, не боясь своей пустоты.

Я сижу напротив зеркала,
усердно поддерживая осанку,
старательно раздваиваюсь.
Я учусь у нее.
Но зачем мне нужна моя жизнь,
если она не принадлежит даже самой себе?

***

Панна Когито снимает с себя наготу
и садится у зеркала. В зеркале
пустота. Панна Когито
довольна своим обликом.

“По утрам дурные стихи
сами заполняют записную книжку,
пользуясь моим отсутствием”, —

напишет она ночью,
снова надев свою форму.

 

Панна Когито выходит на сцену.
Словно аквариумная рыба,
пестрая и немая,
она отстраненно плывет вдоль зала,
не касаясь ногами пола. Со своей высоты
она видит короткие задранные макушки,
с любопытством и детским испугом приближенные
к невидимому стеклу, отделяющему их от нее.

У панны Когито сегодня богатый улов.
Она берет чужие реплики аккуратно,
предварительно незаметно испытав на наличие фальши,
и, словно купюры, с улыбчивой благодарностью
прячет под резинку чулка.
Вернувшись к отражению в зеркале,
она составит из них узкую стопку,
похожую на дурную книгу стихов.

Панна Когито не ищет здесь денег.
Как всякой извращенке, ей нужен текст.
Она напряженно ищет знаки, поддающиеся трактовке,
которые всегда в изобилии между незнакомцами.
Панна Когито спит только с нищими,
растерявшими свое состояние в погоне за смыслом.

Петля диалектики стягивает ей горло,
подобно кожаному ошейнику,
и пока темный зал пуст,
она танцует где-то на своей высоте
рвано и бессмысленно, как висельник.