***
Тревога! – неловкий урод
с трясущимися руками
и псиным чутьем. Он ломает все,
что заметит. Ничто для него
не будет достаточно прочным.
Столица тесна для моей тревоги.
Этот мост – рухнет,
этот дом – сгорит,
эти люди – умрут,
земля – под замок попадет,
ибо что ему стоит
переломить пополам
любую из зримых вещей
случайным движением.
Ибо что ему стоит,
стоя у власти,
превратить в прах и говно
хрупкий порядок,
медленно возводимый умом
в условиях непрерывной войны.
***
Кто бы мог утолить
неизбывное одиночество распятий,
о котором лились
восковые слезы свечей.
Кто бы знал, как обрушивается
на усталые веки,
звезды по щекам рассыпая,
небо, как сон, синее.
Кто бы шепот словил
подконвойной молитвы в саду.
Кто бы вслед повторил
пресвятое “а можно не надо?”
Кто бы смог рассмотреть
в отражении собственном
лихорадочный румянец
смерти, влюбленной в апрель.
***
Меня сжег белый огонь
пустой улицы
в саван меня спеленал
отраженный свет
я послушно протягиваю корни
и пью ее белизну
напейся и ты моей крови,
вишня
в обмен на цветущий ветер
обрети тело. упругую плоть
темнокожих ягод
горьких, как губы охотниц
я тебе завещаю,
вишня,
превратить меня в белую пену
когда выпьешь по капле
плотную вязкую жизнь
из ветвистых вен,
преврати меня
в белый пепел своих лепестков,
пахнущий солнцем.
Падала мысль
всю ночь
прорезая телом
двойное дно сна
так глубоко
чей голос ее принимал
в пустые ладони
плачущих скрипок
так глубоко
в пепельный колумбарий сердца
падала мысль
в певчее серебро
подземной воды
где убаюканный
волнами жажды спит
бог
на руках у Пречистой сирены
***
Силюсь голос к себе приманить,
словно зверя пугливого. Звуку
хватка чуткого слуха груба.
Воздух бьется за право молчанья,
когда звезды касаются лба
и отвесно, насквозь тишину
черепную – к земле, зимний ветер
полон жгучим безмолвием.
***
Небо жестко и холодно, как каменное плато.
Мы стоим посреди, затаив невинную земную тяжесть
на перекрестке между нашими легкими.
Когда мы отыщем дорогу в мраморном лабиринте ветров,
ничто живое не последует за нами к его центру,
обольщенное увиденным на высоте иллюзий:
серая хрупкость неба, ломкость воздушных слоев.
Всё крошится и посвящает себя глубокому падению
сквозь стеклянные пальцы созвездий в цепкое лоно сущего.
***
Западному ветру не нужны
дорожные указатели: по следу
твоих губ он сыщет последнее слово,
брошенное вслух. Этот звук – комок глины
для его потайного гнездовья.
И смотри, ведомая порывистым клекотом,
на какой высоте тихо зреет
воздух нового года,
удерживаемый литерой твоего голоса.
***
Пять лет в этом тигле
кипела жизнь,
плавились дни.
Мастера руки
привыкли к ожогам.
Глаза наблюдали
за Делом и ночью:
такой стоял жар,
что тьма задыхалась.
Легкой была
эта работа:
светлой и ясной,
пламя ничем
не внушает сомнений.
Теперь же потушен
огонь, и как труд свой
доверить ледяному
дыханью покоя?
Солнце в Стрельце,
и луна нежна, как собачий нос.
Будем охотничать:
время скрипит в подворотнях,
как новая кожа.
Найди его, вечер, по птичьим приметам.
Возьми его легче созвездья-щенка,
не смыкая зубов. След зубов твоих, вечер,
много зим не сходит с запястий.
Что же делать нам с временем этим?
Приручить и остаться в ответе.
Помнишь, ты был мной пойман однажды,
и одарен собою самим,
и приучен к бессмертной охоте?
***
Ум утомлен, погруженный
в бессонницу мироздания.
К полутьме-полусвету
не привыкнуть глазам,
не за что ухватиться:
пустота, как Протей,
насмехаясь над формой,
выбивает твердь из-под ног,
словно палубу. Жить –
великое кочевье без дорог
в вечном бдении, вдруг
одна пустота сменится другой,
пока рука предательски тянется
к сонному зелью рутины.