***
Если бы выше подняться
Над спикулой вдоха
медленно-мерно,
небу во славу.
С земли звезды не более
маковых зерен, лишенных вкуса.
Словно в пеплосе легком,
вольно тонут наши тела –
в дружбе, данной на вырост.
И бессонно поется
янтарная песня лучей
к иному востоку.
Пусть свет наполняет
сиятельную Твою пустоту,
Урания Меланида.
Заключи мое сердце в темный сосуд,
чтобы оно не ослепло.
Сентябрь это голод по звукам,
в шумы ветров вгрызается
оголодалый слух.
Безмолвие тепла. Тяжелая вата тела,
и персты, влагаемые в раны,
пьют святое вино
жадно переплетаясь.
Он лающий на луну ветер.
Я говорю:
“Он мой отец, а я его мать”.
Он взглядом удерживает
электрическое напряжение пульса,
перерезающего мне горло, но приближается,
и я теряю его из виду.
В овощных и фруктовых палатках
зачинается улица: крошится августовский свет
с пылью в единой горсти, и ложится на тротуар.
Пахнет дымом и мускусом, если тряхнуть головой,
можно впиться в пространство –
ведь всякая тварь бредет к водопою
в послеполуденный час, когда дремлет земля,
погружаясь в него, как в могилу.
В изобилии вод утопает желание первым,
и носитель его разве что губы обмочит,
отдаляя себя от царящей агонии зелени
глоток за глотком. Рассудочность –
последняя роскошь счастливых.
И рычаг, благодать подающий,
сбился со счета.
***
Каждую ночь я хожу босиком
каждую ночь
мои стопы целуют бетон
каждую ночь
скользят по траве
из одного сна
умываются пылью
в следующий сон
считают ступеньки
из одного сна
ищут опору
в следующий сон
каждую ночь
Где мои туфли?
скрыть обнаженность корней
вырванных из земли
доисторическое изящество пальцев
бессмысленное и трогательное
обитает в норе кожаной обуви
высокий подъем
заснеженный склон под луной
рассеченный ручьями вен
лучами костей
удержаны своды
топографии стоп
неуязвимость долин
к югу от мыса
ибо они высоко
соприкосновение
поднебесного тела с земным
сердце ушедшее в пятки
бьется в ходьбе
каждую ночь.
Так из внутренностей тянут нож,
сообщая клинку дрожание руки.
Я умру, если достать его сразу,
я умру, если его не достать.
Я от боли умру, если достать постепенно.
Кровь спешит за клинком на свободу,
как за пророком, не помня о смерти.
Но рука тянет нож, сотрясаясь от страха,
словно скверный палач.
Из этой же раны мне предстоит родиться
собственным первенцем.
***
Бытие женщины оскорбительно честному человеку.
Вся россыпь нечитаемых меток
по каждой секунде жизни.
Возмутительна ее всеохватность
и жадность к противоречиям.
Гибкость, с которой она
подходит к вещам,
будь это своды Писания
или пыльное зеркало.
Как она носит тело,
словно собственноручно сшитое платье.
А уж ее наслаждение им
и вовсе не выдерживает критики.
Что и говорить, проще верблюду
пройти сквозь игольное ушко,
чем женщине с ее формами
во врата Царства Небесного.
Ведь известно, что живое греховно,
как и взгляд, брошенный на живое.
Честный человек
уподобляется мертвому.
Сделав невзрачность
первопрестольным апостолом,
честный человек
обязуется принадлежать
другому честному человеку,
прочий мир почитая
за пределами благонравия.
Честный человек,
в отличие от женщины,
способен по щелчку пальцев
зажигать и гасить в себе Бога
в строго отведенное для Него время,
тем самым обогнав Его в святости.
Белая вода востока,
хватающая за лодыжку,
то опускающая,
то поднимающая голову, зелёная вода
августовского цветения,
ныне и пресносоленая вода
заживающих ссадин.
Черная вода, по которой звуки снарядов
пускаются вплавь.
Маленькая храбрая большая вода,
переспорившая Аристотеля,
две тысячи лет победа ее
гонит пенных барашек
к проигрывающим побережьям.
Жабрам смерти легко дышать
среди ее многоцветных угодий.
Смиренная вода в рост детских шагов
становится глубже
на каждую новую скорбь.
Контур тела вписан в периметр стен
и болезненно сгибается
смазанным чертежом
Возводят столпы из пыли
ломаные кости
картонных коробок
уже не жильца
в заоконную скуку влечет
затхлая новизна
пыль завесила зеркала,
провожая быт в бытие:
в глине воздушной
пусть стопы не тонут
***
Я прорастаю корнями
сквозь чужие вещи
в надежде вцепиться в воздух
я хороню себя глубже
незаметно и неумолимо
сквозь твои губы
я прорастаю
своими пальцами
сквозь твое горло
в поиске воздуха
на ощупь
кто знал, что корни
пустить так просто
резать так больно
время,
разомкни хватку
ветер,
вырви меня отсюда
***
Время легко отследить
по циферблату птичьих следов.
Цепочка из знаков,
ссылающихся на пустоту.
Остроты карандаша,
царапающие бумажную бледность.
Кому твои письма,
птичка,
если я их читать не умею?
Времени больше не будет,
ибо все совершилось.
Вот тебе клетка.
Пой только мне одному.
Зачем моя песня,
если ты языку не обучен?