Scire. Potere. Audere. Tacere.
- Шут
Я – только дух,
легкий,
как ребенка дыхание,
как сентябрь в разгаре,
как формула –
ясный и острый,
я небесная соль,
я число
неделимое. Я
тело упрямое,
губы, на вздохи щедрые,
пальцы, безмерность
перечётшие, я – глаза,
всматривающиеся
в собственные созвездья.
- Маг
В этом доме и стены —
гости.
Дом его —
всякому чужд.
Холодно
в доме чужом.
Устало несущие службу
предметы покоя не знают.
От скуки зовет он
огонь. И тот в его дом приползает.
И гаснет, не смея гореть,
когда его просят.
С битвы вернувшись,
с надеждой на исцеленье
я вверил ему
муку разрыва —
своей же рукой
нанесенную рану.
— Легко ли
без Бога, Фауст?
И холод мне
дрожью
ответ сообщает.
- Жрица
Утро Кассандры
Ты проснешься – о нет,
не от касанья руки к волосам,
укрывшим лицо в беспокойном сне.
Тебя бог разбудит шорохом
своих крылатых сандалий.
Он стоит за окном, стряхивая
дождевые капли с ветвей,
и ждет, когда твои стопы,
босые и беззащитные
после непрочного сна,
холод половиц обожжет.
Осенью воздух прозрачней и горше.
Вы дышите мерно. Ты слушаешь
тоны далекого сердца,
чью музыку никому
поведать не сможешь.
А за дверью слышны шаги,
мерные и тяжелые,
словно удары молота,
дробящие землю,
грозящие сами себе
провалиться в бездну
одного из расколов.
Ты просишь взять ключ
из кармана одежды,
брошенной на полу,
и закрыться
(хотя бы еще на один поворот!)
– бог выводит тебя,
обнаженную и босую,
туда, где звучат
первые ноты
новых торжественных маршей.
- Императрица
Марфа в изнеможении опускает руки,
вознесенные для молитвы
после дня, исполненного забот.
– Мария! – она говорит мне, –
Я видела ангела возле печи,
пока ты сидела у ног Учителя.
Он помог мне разжечь огонь.
Чем же я заслужила упрек?
- Император
Dēcidere
В колумбарии древнем оставь мое имя пылиться.
Прикасаясь к новорожденному часу,
Оно свежею кровью исходит.
Этот час, что острее всех гладиев ранит,
Только все еще гладит рука моя злое железо.
И рубцы песню боли поют, кровоточа.
Рим с Амуром повенчаны Музой.
Стали жертвой – минуты молчанья,
Алтарем усыпальница стала.
Амур овдовел на земле,
В вечности – Рим овдовел.
- Иерофант
Если бы мне помолиться –
запросто,
только прицелясь
в Бога, как следует –
словом-стрелой
в руке,
к небу воздетой.
Если бы мне помолиться –
запросто,
словно из лука стрелять,
знать, что мишень
жаждет
на радость охотнику
жертвенной кровью истечь.
Жалею добычу
пуще всякого, ради кого
иду на охоту.
Боже, броди по долинам
спокойно –
пуст мой колчан.
- Влюбленные
Adagio
Любимая, если
бездна призывает бездну — то только
смычками холодных ветров
по струнам осенней рощи,
слышишь ли ты эту музыку?
Смерть – великий композитор молчания,
ждущий своего акта.
Каждую ночь, когда я ласкаю
чью-нибудь блудную голову
на своих коленях, смерть заговаривает
твоим голосом, она говорит, что симфония жизни
не сыграна до конца,
и мы слушаем медленный ветер,
стоя в обнимку.
- Колесница
В путь
отправляясь,
напомни богам
о себе. Для начала
принеси в жертву
того,
кто восславил
твои
грядущие подвиги.
Боги,
почуяв
свежую кровь,
с интересом взирают
на землю.
Затем
на бой призови
одного из них.
Вслед за ним
для тебя
падут и другие.
Потерпев пораженье,
довольствуйся
радостью вызова
в последний
момент
перед гибелью.
И если
ты победишь,
не томись
мыслью о том,
что делать
с этим триумфом.
(Хоть некого больше славить
и некого приносить в жертву.)
- Справедливость
Пополам
разорванная нашими
руками, чье
движенье
друг другу навстречу
пресек
обоюдоострый
клинок —
нашего же —
молчания.
Мы раны
друг другу яростно
наносили, освобождая
своего Бога
из чужой груди.
(Было тяжело
удержать меч
в руке,
принимающей поцелуй.)
Поспешная схватка
среди воцерковленных улиц,
в их каменном лабиринте.
И камни
высекали искры,
и плавился город,
прорастая живыми цветами
сквозь собственный пепел.
О, небо
в твоей груди!
Бог вольно дышал взаперти.
И от клинка освободителя
умер.
- Отшельник
Полдень в степи,
а затем,
извилистый путь между скал,
следы от шагов
позади
и луна,
наполнявшая их
целую ночь.
Посох
и старый фонарь –
вот достоянье твое.
Девять дорог,
пройденных до
горы. Глаза,
возведенные
ввысь.
Напротив –
темная зелень
разумных звериных глаз –
вот испытанье твое.
- Колесо Судьбы
Беги, Аталанта, беги,
пусть гонит луна неустанно
бичом своего луча,
и серебряные ожоги
будут там, где мгновенье назад
были стопы твои.
Разорви своим телом
тесный и слипшийся воздух,
как сорочку, залитую кровью заката.
Не оглядывайся, не бери
звезд упавших в ладони, не слушай,
что поют полуночные птицы.
Мимо, мимо и дальше, дальше!
Растворись в темноте, рассеки себя
на куски острым краем июльской ночи –
и беги, оставаясь в цветущей траве
и между ветвей – лунными бликами,
ветром и тысячью шорохов,
вздохов, движений. Беги, Аталанта,
тело без органов, имя пустое,
бездыханное и неумолимое имя,
звучащее только в движении.
- Сила
В низинах
блуждая,
я догадывался,
что истин бессчетно
где-то, не на вершинах,
но между,
в потаенных извивах
цветущей земли.
Я взошел
туда, где земля
становится ближе
к небу.
Она,
взволнована близостью этой,
дышала
всей грудью высокой.
Припав к ней,
я увидел
истину,
скрытую травами
от случайного взгляда.
Она
приоткрывалась мне
медленно,
как сонный цветок
на заре.
При мысли
о том,
что я мог бы
его сорвать,
мои руки дрожат
и с невольным стыдом
опускаются глаза.
Истина – не скалистая
гора, которую
берут приступом, это
цветок
среди склонов туманных,
между гор,
на которых нет
ничего, кроме холода
(или
морское дно,
полное нежных жемчужин).
Достичь ее
просто, умея
терпенье хранить,
наблюдая за тихим
движеньем ее лепестков,
не желая
сорвать.
Весна,
ты – радостный час
расцветающей мудрости.
- Повешенный
Я чувствую все,
Господи, я
теменем –
теменью –
чувствую землю.
Я – зреющий плод.
Ты – корень
в недрах души.
Я чувствую все,
Господи, я
чувствую
Твой непрерывный
рост.
Широки глаза
солнца, его обжигающий
взгляд.
– Я небо ногами попрал.
Я – зреющий,
тихий,
как дитя нерожденное.
Я – плод, ожидающий
чьих-то зубов.
Я чувствую все,
Господи, я
чувствую голод земли.
Я – зреющий страх
сгнить,
не успев
упасть.
- Смерть
Соль
Я знаком не с тобой.
Мы друг друга
не ведаем.
Даже тени
я не коснулся,
к твоему
припадая плечу.
Я – ваятель,
и руки утерши
от глины земной,
я за ветер берусь
и творю из него
божество
из крови,
из слез,
из семени и
морской воды –
соль
земли моей
в муках добыта,
затем
эта соль
обращается
в столб,
обращается
в идол.
Я
создал тебя
лучше, чем Бог.
Я из духа
извлек вещество
подлинной жизни,
овладев
всеми ветрами
искусней тебя,
Всадник Воздуха.
- Мера
Σύ-ζῠγος
Холодное веяние древнего маятника
в степной зоне одиночества
между двумя алтарями –
луна и солнце –
ветер –
дыхание у сомкнутых губ.
Боги сходятся вместе лишь раз,
со смертными наравне
пустоте вознося хвалу –
той, что дарует свободу.
Небеса на Севере озарены зеленым огнем,
и льется в ладони твои сияние Геспера
из опрокинутого свинцового кубка.
- Дьявол
Der Reflex
Как познать тебя? Каким
гвоздем мне тебя распороть?
Как выстеклить блеск
заостренных недвижимых глаз,
если каждый твой жест
сам бросается на остроту?
Как предела достичь
Твоих потаенных глубин,
Если ужас – изнанка восторга,
Если боль – объяснение ласки,
Если смерть – приближенье к бессмертью?
И во всем сквозит их отраженье.
- Башня
Разум – это дом,
в котором множество входов
и ни единого выхода.
Из узкой бойницы
в каменной стене
я пытаюсь считать созвездия.
Прислушиваться к шагам
на старой лестнице. Ждать
удара в тяжелую дверь.
Мы будем вдвоем искать выход,
мы поднимемся на чердак,
к порогу воздуха.
Если дом нас запрёт,
приковав к себе цепью
причин и следствий –
мы взорвем его стены,
и никто не вернется за нашими
увечными телами.
Пустыми телами,
глотнувшими воздуха
перед тем, как их обнимут руины.
- Звезда
Комок звездной пыли, выметенный в пространство жизни
метлой случая, я хочу совершить
Большой Взрыв крохотного алфавита, чтобы
подобрать тебе имя, которое стало бы миром
в мире миров. Да будет
мрак – первозданное нечто-ничто, в котором наступит дрейф
свободной пыли, – и им все начнется, будет агония
пересыпания пыли из мгновения в иное
мгновение, будет красота, воспламеняющая и рассеивающая
тебя в пустоте, будет сила соединиться
в земную звезду, будет истина в этом распаде
и в этом единстве, но завершится все
мраком, с которого начиналось.
Как тонки наши лучи, как быстро мы гаснем, и какое
счастье в этом, какая горечь:
пересечься с самим собой,
очертить пустоту,
погаснуть.
- Луна
Знающий
сказал бы тебе: бойся
не смерти,
а света
луны
у своего изголовья,
когда отходишь
ко сну.
Я смотрел на нее,
пока на рассвете
она не отвернула
лицо. Той ночью
луна украла
мои глаза.
Белый камень
в груди
в звездную пыль
толчет мою душу.
- Солнце
Эти руки, воздетые
в солнечный час расточенья!
Пусть ласкают невинное небо
Их упрямые жаркие пальцы.
Приближается щедрое время
Великой свободы – и крови,-
Великого алого плача,-
Великого алого смеха.
Воздающий не ведал предела,
И глаза, обращенные к солнцу,
Под ногами не видели бездны.
Эта тайная песня дыханья,
На два рта разорвавшая воздух!
Вечность тянет пустые ладони –
Это время разбрасывать камни.
- Суд
Άχαμώθ
Дева ночи багрянолунной, София,
к бездне прильнувшая
грудью, исполненной
изумленного вздоха,
ты кровавые губы
растягиваешь в улыбке
навстречу солдатам.
И в почтительном страхе
они опускают глаза.
Ты беснуешься в танце
на черных костях,
обожженных войной,
и удары снарядов
движениям ритм задают…
Блудная дочь,
кто пройдет по твоим следам?
Кого остановит Предел?
Кто вернется к Отцу?
Милосердием,
что страшнее намеренной боли
и безразличья страшнее,
одариваешь земное, София,
не в силах вместить всего
когда-то излившегося в тебя
света.
- Мир
Тихая, тихая заводь вдали от селений.
Шепот прибрежной травы,
Что лепечет забытые сказки
О желтой пустыне.
Белый цветок устремляет свой взор к небесам.
Пустота между стеблем и небом
Душит и клонит к земле.
Несчастье – порыв над водой.
И волна, словно гвоздь –
Остротою, сливает
Два встречных пространства.